Не большая, а гигантская «Химия»!

Роспись на здании управления ООО «Газпром нефтехим Салават» давно стала привычной для глаз тех, кто работает на предприятии. А когда-то это было новым и необычным явлением в нашей городской архитектуре. Делали роспись в 1968 году московские художники-монументалисты. В книге автора эскизов и участника работы по росписи здания Екатерины Зерновой «Воспоминания монументалиста» целая глава посвящена истории создания сграффито «Химия». Публикуем отрывки из этой главы.

В эскизе я предложила две крупные полуфигуры на фоне таблицы Менделеева. Женщина — башкирка в необыкновенном национальном головном уборе, мужчина — русский. Он держит в руке схему органического соединения. Я написала на завод и попросила указать, формулу какого вещества следует изобразить. Мне прислали три на выбор. В журналах я нашла несколько чуть отличающихся вариантов таблицы Менделеева и точно скопировала один из них.

Эскиз, как полагается, был сделан в одну десятую на плотной бумаге, наклеенной на планшет. Размер с полями получился 120 x 140 см. Эскизов было два: один — в красном колорите, другой — в синем. Предполагалось, что представитель завода сможет увезти с собой эскизы, но этот вариант отпал. В последний момент удалось уговорить проводницу поставить в тамбур этот несуразный багаж.

В Салавате эскизы рассмотрели и утвердили красный вариант.

Но как получить эскиз обратно? В письме я просила распилить планшет вместе с бумагой на четыре части и вернуть в таком виде.

В исполнении картона мне помогал Секретарев. Нам дали часть большого зала в КДОИ (комбинат декоративно-оформительского искусства). Полосы плотной бумаги мы расстелили на полу. Рисовали сначала углем, потом черной тушью.

Представитель завода принял картон и привез новые чертежи заводоуправления, на которых, как и раньше, не были указаны все размеры, а только общая длина здания. Высота его на этих чертежах получалась меньше, чем на первых, с разницей в метр или полтора: любой проектный чертеж может сильно отличаться от того, что на самом деле выстроено. Мы были в нерешительности. Привозить картон, который не помещался на стене, не хотелось. Решили картон переделать. Большой комбинатский зал был уже занят. Нам дали на несколько дней площадь в неоткрытом еще магазине Худфонда СССР. Мы с Секретаревым разрезали в нескольких местах бумагу по контурам фигур и сдвинули их. Трудность была в том, что следовало не только укоротить фигуры, но и сохранить таблицу Менделеева с ее рядами и промежутками. Все сделали и свернули бумагу.

В Салават поехала довольно большая группа: архитектор, мастер, финансист, будущие исполнители моего панно и я. Нас почти всех разместили в общежитии завода, довольно далеко от самого комбината, но туда ходил трамвай. Для работы нужны были леса, песок, цемент белый и серый, гашеная известь или поливинилацетатная эмульсия. Красители мы привезли, рабочие руки были. На другой день на грузовике штукатур Козубовский поехал в соседний городок, пробыл там сутки и привез все, проявив свойственные ему организаторские способности.

Леса поставили через две недели. До тех пор я бродила по городу. На площади был бассейн, где круглосуточно с визгом плескались ребятишки, иногда полуголые, иногда совсем голышом. Я их рисовала. Ходила по заводу, с которым нас ознакомил официальный провожатый. Территория, башни, стены — все было огромно и интересно. Но в целом я бездельничала.

Наконец леса почти готовы. Володя третий (в бригаде было три Владимира) лезет с рулеткой по столбам, еще не имеющим настилов. Результат измерения убийственен. Высота пространства, где должно разместиться панно, на полтора с лишним метра больше, чем наш картон. Выражать кому-то свои чувства бесполезно. Надо действовать. Была суббота, и, пока магазины еще открыты, я бросилась покупать в единственной писчебумажной лавочке самые большие листы бумаги, какие там были, канцелярский клей и бутылки с разными чернилами. Туши нет, кисти у меня с собой. Ни о каком зале, чтобы расстелить картон, нечего было и мечтать: размер картона и панно — 11 х 13 метров. Но перед входом в заводоуправление располагалась площадь, в дальнем конце которой разворачивался трамвай. Правда, на площади были лужи, потому что в последнее время шли дожди. Но в воскресенье в 6 часов утра дождя не было.

Я попросила размести лужи, чтобы они скорее высохли, и с помощью моих товарищей расположилась прямо на площади. Расстелили все части картона, придавили углы камнями, чтобы не унесло ветром.

Разрезали бумагу по старым швам и вклеили туда новые полосы бумаги, увеличив или растянув таким образом картон по вертикали.

У нас с Секретаревым уже был опыт, но прибавлять пришлось больше, чем мы раньше убавляли. Погрудная женская фигура теперь превратилась в поясную. Я старалась изо всех сил, работала большой кистью и чернилами любого цвета, а там, где надо было менять контур, заклеивала кусками бумаги. Зрители постепенно накапливались, часам к десяти стояли стеной, но мне было не до них. Пришел директор (директором комбината в 1969 году был Леонид Осипенко — прим. ред.), постоял, удивился. Я объяснила, из-за чего происшествие. Примерно к двум часам мы закончили, свернули рулоны и положили их в подвал под канцелярией, где нам отвели место для хранения материалов.

Перед тем, как класть большие куски штукатурки, мы сделали на стене пробы — небольшие выкраски трех цветов: красный, белый и золотистый, добиваясь возможно более отчетливого и гармоничного сочетания. На это ушел день, да еще день надо было ждать, чтобы пробы высохли, и посмотреть, насколько они посветлели. Вечером я стояла и глядела издали на выкраски. Подошел директор и спросил, на что я любуюсь. Я объяснила. Он посмотрел и высказал свое мнение. Директор много путешествовал, видел разные наружные росписи и твердо знал, чего он хочет.

На другой день штукатуры приготовили замесы и заложили, как всегда, с самого верха дневную норму. С картона передавили контур, и я его вырезала острым сапожным ножом. Товарищи выбирали по контуру плоскости, снимая один или два слоя. Белый слой шел сверху; его почти не трогали, только циклевали, снимая самую поверхность. Охристый слой шел вторым. Тут была опасность прорезать его насквозь, и тогда выступит самый нижний, красный, слой. Но эта беда поправимая. Штукатуры наложат заплату, и рисунок не пострадает.

Отдельное задание получил Владимир Андреев. Он вырезал латинские буквы, составляющие таблицу Менделеева. Так как картон состоял из многих отдельных полос бумаги, не склеенных между собой (ведь невозможно оперировать с бумагой таких размеров), то Володины буквы сместились на одну клетку, и «водород» уже не помещался. Пришлось счищать сделанное за день. Но назавтра все было исправлено и продолжено. Эта часть не вызывала сомнений, и ни одной ошибки не нашли внимательно проверявшие химики. Они только спросили, что это за элемент в самом низу панно — из двух букв «ЕЗ» — маленького размера? А это была моя подпись.

Мешал нам холод. Мы уезжали из Москвы в дни необычайной жары, и, направляясь на юго-восток, все оделись легко, а теперь отчаянно мерзли. Напряженно работали от рассвета до темноты и уложились в две недели. Блестяще работал Козубовский. Отличным художником-исполнителем показал себя Андреев. Безотказно трудился Секретарев. Тяжелым оказалось только окончание работы. Я замерзла и расхворалась. В последний день мы решили провести общий обзор сделанного, посмотреть все в целом и при необходимости исправить. Я стояла внизу на земле и кричала Володе Андрееву: «Здесь три сантиметра убавить, там два прибавить». Козубовский мигом накладывал раствор для увеличения, а Володя срезал то, что требовалось.

Кричала я не очень внятно, потому что меня трясло так, что стучали зубы. Дул холодный ветер. Наконец мы поставили точку. Вечером в общежитие зашли товарищи, убедились, что я жива.

Директор был доволен и, уезжая, поручил заму написать нам благодарность.

Заводоуправление и роспись были видны издалека, на километры, так как шоссе от завода шло прямо.

ДОСЬЕ

Монументальные работы Зерновой украшают некоторые здания в Москве и других городах страны. В 1974 году ей было присвоено звание заслуженного художника РСФСР.